Небѣсный лiтературный салонъ
ВДРЕБЕЗГИ!
Театр для детей и молодежи "Малый" (Великий Новгород)
Режиссер – Надежда Алексеева
В сценографии Игоря Семенова цветовая гамма включает "целые" тона, без оттенков: три облака цветов заката — красного и оранжевого — выстроились над сценой в истинно супрематическую композицию. Костюмы актеров не имеют иных цветов, кроме черного и белого. Торжествует аскетический абсолют цвета, манифестированный Малевичем.
И команде спектакля «Вдребезги!» — режиссеру Надежде Алексеевой и пяти актерам — большего и не требуется. Они сочинили спектакль, который нужно не только видеть, но и слышать. Что видеть? Динамику, обусловленную стремительным движением линий геометрических фигур: ни одной подчеркнуто живописной, статичной, «картинной» мизансцены в спектакле нет. Что слышать? Красивые известные стихи, но не только: претворяется в жизнь сложнейшая звуковая партитура, куда входит использование сцены и виолончельной деки в качестве перкуссионных инструментов, атональные виолончельные партии (Пендерецкий бы не постеснялся) — все это служит аккомпанементом стихам.
Аккомпанементом, но не фоном, который превращает происходящее в мелодекламацию! Например, актер Алексей Коршунов почти пропел стихотворение Гумилева «Жираф»: в его исполнении не было звуковысотного интонирования по нотам, но была явная свинговая ритмическая организация. Наконец, партитура включает исполнение футуристической звукописи (главным образом актрисой Мариной Вихровой, отвечающей за виолончель) и имитацию звуков поезда при помощи свистка, стуков по деке виолончели и дроби туфель для степа.
Главный вопрос: кого играют актеры? Можно усмотреть какое-то внешнее сходство артистов с поэтами Серебряного века. Высокий стройный Андрей Данилов большей частью в силу природной внешности похож на Даниила Хармса — щеки впалые, контуры лица удлиненные. В игривом образе актрисы Кристины Машевской угадывались Тэффи и Цветаева одновременно — обе всю жизнь оставались девочками-идеалистками со своими страстями и добродетелями, мотивы которых нам сложно понять, но которые присущи всем…
Но вот все это не то. Актеры не играют поэтов. Их реплики — это стихи и только стихи. Вопрос в предыдущем абзаце, таким образом, требует правки: что играют актеры? Думается, что не людей. Каждый из них был в своей игре воплощением чувства, эмоции, образности исполняемого стихотворения, но он не играл человека, который исполняет стихи. Все говорит о том, что связь героя со стихотворением происходит без какого-либо опосредования. Возникает вопрос: может, актеры — это просто чтецы? Я говорю: нет! Новый вопрос: тогда, может быть, актеры играют текст? Я говорю: нет! Потому что это абсолютно то же самое, что и работа чтеца.
Теперь я должен на полном серьезе удариться в настоящую мистику. По-моему, актеры из плоти и крови становятся нематериальной составляющей читаемого текста: они воплощаются в тексты своих стихотворений — не лирических героев, не персонажей, не конкретных образов, но в настроение, в эмоцию, в смысл, доведенный до самых широких оснований. И этому служит все: и сценография, и сложная звуковая партитура.
И вот совокупностью нематериальной подоплеки стихотворений режиссеры и актеры определили для себя понятия души и духа и…сыграли это. Жанр спектакля обозначен как «поэзия в изгнании». Так вот, оказывается, изгнать можно не только человека: искусство, не понимаемое в материальном мире, вынуждено уходить в эмпиреи, в область чистого искусства ради искусства. Здесь нет автора, здесь есть именно его душа в каждом творении. Душа-творение и говорит сама о себе с нами и с другими душами-творениями. Если есть на небесах свои литературные клубы, то в них говорят именно эти незримые создания, сотканные из чувств и смыслов.
Наконец, я подошел к названию спектакля: «Вдребезги!». Оно, на мой взгляд, определено не только внешней стилизацией публичного творчества футуристов, требующего краткости и восклицания, дающих пощечину общественному вкусу. Не авторы были едины, но их Дух был един. Не авторы расходились, но Дух раскалывался, и осколки его, становясь самостоятельными, оставались наедине с собой. Актеры говорят не друг с другом — они говорят в зал, но души, ими сыгранные, ведут нескончаемый диалог.
Так же общались в тяжелые времена души Мандельштама и Ахматовой. В 1931 году Мандельштам написал:
«Сохрани мою речь навсегда…»
Эти слова говорил не человек, но его устами — вся русская литература, ее великий Серебряный век. Спустя десять лет Ахматова ответила:
«И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое Русское Слово!».
Этот спектакль был настоящим актом незабвения.
Игорь Шоленко
"Сохрани мою речь навсегда…"
Осип Мандельштам
 |  |
|---|---|
 |  |
 |
История, которая была
ЧИТКА ПЬЕСЫ «ТЕЛЕГРАММА»
Автор – Олег Михайлов
Режиссер – Лариса Леменкова
Исполнители – Эльвира Кузнецова, Светлана Нарышкина, Михаил Неженцев
У этой пьесы Олега Михайлова уже сложилась довольно успешная судьба. С ней драматург участвовал в нескольких крупных смотрах новой драмы, одноименные спектакли идут в Москве и Калуге. «Телеграмма» - снова «перечитывание» известной истории. Михайлов берет за основу фабулу гайдаровского рассказа «Чук и Гек», который, собственно, в 1939 году был опубликован в «Красной нови» под заголовком «Телеграмма».
Как, например, и в «Подлинной истории Фрекен Хильдбур Бок», с которой зрители познакомились в первый день фестиваля, героиня постепенно вводит в нас историю семьи и оказывается, что за известным сюжетом скрывается трагедия не только героев пьесы, но и целой страны. Судьба отдельных персонажей отражает дух и проблемы времени.
Пьеса начинается как сказка: Девочка с куклой в руках обращается к залу, она хочет рассказать зрителям волшебную историю обо всем сразу – о себе, братике, маме. Только в конце пьесы становится понятен драматизм самого слова «сказка». Добрая история, сочиненная Гайдаром о двух братьях-непоседах, для героини пьесы Михайлова и есть альтернативная история жизни, счастливая фантазия о том, как могла сложиться судьба…
Но на дворе 1937 год. Мама двух малышей – актриса московского латышского театра «Скатувэ». Рассказ Гайдара в пьесе переплетается с трагической судьбой артистов. Все они были расстреляны в эпоху репрессий. Сложись судьба так, как у малышей Чука и Гека, возможно, семья была бы спасена. Но дети отдали маме письмо, остались еще на две недели в Москве. Маму успели арестовать. Детям дали новые имена и разлучили.
В начале «Телеграммы», когда одна за другой проявляются приметы времени и становится понятно время действия, возникает напряжение: очевидно, что история не может закончиться спасением. Но Михайлов заставляет надеяться. Поэтому когда в финале «из-за перевала вылетела собачья упряжка с гружеными санями, а за нею следом пронеслись быстроходные лыжники», кажется, что произошло чудо. Но жесткая последняя реплика Девочки ставит все на свои места.
Режиссер Лариса Леменкова вместе с артистами «Свободного пространства» подготовила эскиз спектакля. Пьеса для трех артистов многофигурна, в постоянной смене пространств (мы - то в квартире героев, то в поезде, то на полярной станции) возникают новые герои – Попутчица, офицер НКВД, хакас-возница, зэк-сторож станции. Простроены характеры, даже внешний облик артистов. Светлана Нарышкина, читавшая роль мамы, выразительная и точна. Сразу четыре характерных роли удалось выстроить Михаилу Неженцеву: актер расцветил речевую партитуру мужских образов, был интонационно точен.
Михайлов рассыпал в пьесе приметы, которые делают историю универсальной, усиливая ее драматизм. Он лишает героев конкретных имен. Девочка с куклой в руках называет «братика» разными именами: он - то Гриша, то Юра. И вновь только в конце зритель разбирается в путанице – ведь Девочка не знает, как теперь зовут ее брата.
Анна Горбунова
Карине Ходикян, член жюри фестиваля:
– Тенденция последнего времени – переосмыслить историю, чтобы показать, что Сталин – победитель… Люди, которые больше всего искажают историю – сами историки и политики. Против течения идет только человек искусства, который не может жить в разрезе со своей совестью. Поэтому пьеса (тем более важно, что ее автор – молодой человек) – еще раз напоминает, что происходило с нашими бабушками. Мы не должны об этом забывать. Я до конца ждала чуда, что героиня спасется, хотя понимала, что она обречена. У актрисы [Светланы Нарышкиной] получилось создать напряжение, передать страх и переживания [героини], они заставили меня думать, что она могла спастись…
Владимир Спешков, член жюри фестиваля:
– Светлана замечательно прочла эту роль. В костюме, манере исполнения возникло время и история человека, который в это ужасное, людоедское время пытается не только выжить, но сохранить достоинство. С текстами гайдара сегодня много играют, вскрывая в лучезарной прозе нечто совсем иное. Но неожиданно, что здесь соединился рассказ «Чук и Гек» с судьбой театра [«Скатувэ»], этой крупицей в молохе 30-х годов. Думаю, это непростая для воплощения пьеса. Нужно думать, что в ней от пьесы для чтения, а что от пьесы для игры. Но мне кажется, что материал благодарный, созданный больше для театра, обращенного к юному зрителю.
Сергей Федотов, художественный руководитель
театра «У Моста» (Пермь):
– Обычно, когда происходит читка, мы понимаем, что только в этой форме она и останется. В данной ситуации сошлось все: интересная правдивая пьеса встретилась с людьми, которые ее услышали и сыграли. Произошла магия – читка превратилась в спектакль. Артисты через текст, нарисовав в своем воображении историю, сумели передать ее нам. Мы увидели этих людей, каждого из них, полюбили. Вначале, когда [Михаил Невеженцев] играл почтальона, он меня не очень убедил. Но следующие работы были блестящими. Я поражен, до какой степени актер владеет системой Михаила Чехова, мгновенно перевоплощается в разных чудиков. И мама [Светлана Нарышкина]… очевидно, что актриса – латышка! И девочка [Эльвира Кузнецова] – сначала немножко от ее игры ТЮЗом потянуло, но после это исчезло. Артисты перенесли нас в эту жизнь, сыграли спектакль.
 |  |
|---|---|
 |  |